- Э, нет. Это не я, - поспешно заявил я.
– Усы сбрить можно, - задумчиво отозвался симпатичный.
- Да, но вы всмотритесь, - заговорил я, - этот черный как вакса, и ему сорок пять. А я блондин, и мне двадцать восемь.
- Краска? - неуверенно сказал маленький.
- А лысина? И кроме того, всмотритесь в нос. Умоляю вас обратить внимание на нос (Булгаков М.А. Богема. Из диалога писателя и "особиста").

"Меня только что зарезало трамваем на Патриарших. Похороны пятницу, три часа дня. Приезжай. Берлиоз" (Булгаков М.А. Мастер и Маргарита").

1. "Поправки и отмежовки"

В 2016 г. в свет вышла рецензия физика и философа Т.В. Филатова в соавторстве с историком Г.М. Ипполитовым на нашу монографию "Методология истории: академизм и постмодернизм"[1]. Данные исследователи отстаивают примерно одинаковые методологические позиции, обнаруживающие определенные симпатии к постмодернизму - современной разновидности субъективного идеализма.

Однако нужно учитывать тот факт, что в российской исторической науке сложилась давняя традиция - провозглашать какие-то теоретические положения, которые или вообще не реализуются в исследовательской практике историка, провозгласившего эти положения, или если и реализуются, то в незначительной мере. Достаточно назвать Ивана Васильевича Лучицкого - корифея дореволюционной медиевистики, считавшего себя приверженцем позитивизма О. Конта. Собрав огромное количество уникальных фактов во французских провинциальных архивах, он дал миру блестящее, до сих пор не устаревшее, исследование первоначального этапа религиозных войн во Франции XVI века [2]. Если внимательно изучить эти работы И.В. Лучицкого, то выяснится - они никак не укладываются в догмы О. Конта. Вот почему в советской историографии так и не смогли окончательно определиться - к какому направлению исторической науки относилось научное творчество данного историка [3]. Все это говорит о том, что причисляя того или иного исследователя к какому-то направлению, нужно иметь ввиду, что любая классификация такого рода изначально условна, относительна. Теперь перейдем к существу поднятых в рецензии проблем.

Т.В. Филатов и Г.М. Ипполитов правы, когда утверждают, что «у философии своя методология, у истории - своя» [4]. Но при этом полезно сделать существенную оговорку: данное утверждение будет обоснованным, если иметь ввиду методологии частных наук. Однако не надо забывать о том, что частные методологии возникли не на пустом месте и стали одним из результатов многолетнего развития общеметодологического знания. Кроме того, академический принцип историзма, являясь системообразующим в историческом исследовании, в то же время, во многом выполняет роль общенаучного принципа. То есть и физик, и философ, а тем более историк, должны в своих исследованиях учитывать требования этого принципа.

Авторы рецензии не совсем точно трактуют наше понимание проблемы академического знания. Они считают, что наш вариант "научного знания" сводится к "верификации" [5]. Однако под верификацией мы имели ввиду экспертную проверку полученного знания на достоверность в рамках того или иного сообщества профессиональных исследователей с учетом критериев достоверности, разработанных в этом сообществе. Из контекста рецензируемой монографии это достаточно ясно видно. Рецензия Т.В. Филатова и Г.М. Ипполитова и есть одна из форм экспертной проверки на достоверность информации, изложенной нами в анализируемом труде. Данная экспертная оценка отражает требования к достоверности знаний, принятые в сообществе профессиональных исследователей, частью которого являются Т.В. Филатов и Г.М. Ипполитов.

Т.В. Филатов и Г.М. Ипполитов не совсем точно передают суть нашего понимания отличий академизма от релятивизма [7]. Признание относительности всякого знания (в т.ч. и академического) не тождественно релятивизму с его "равноправием" всех точек зрения на одну и ту же проблему. Концепция академизма отрицает необходимость признания такого "равноправия". Мало того, академизм всячески подчеркивает: необходимость конкурирования разных точек зрения на одну и ту же проблему; плодотворность критики и скептицизма в борьбе мнений и концепций, разных научных школ; готовность ученых к постоянному доказыванию и "передоказыванию" результатов проведенного исследования.

Ученый, используя академические процедуры исследования, добивается большей достоверности полученного знания по сравнению прежде всего с обыденным и эзотерическим знанием. Об этом тоже достаточно четко сказано в рецензируемой монографии. Кроме того, в этом труде охарактеризованы противоположность академического исторического знания и знания поисково-любительского, показана нежелательность вторжения в область исследования истории представителей т.н. познавательных сообществ.

Академизм не приемлет релятивистского утверждения о том, что "вещи существуют лишь в отношении к воспринимающему их субъекту" [8]. Наоборот, концепция академизма признает существование объективной реальности, фрагменты которой исследуют ученые. Кроме того, академизм, в отличие от релятивизма, признает преемственность в развитии знания ["предшествующие образцы", сохранение положительного (т.е. не опровергнутого в ходе уточнения) содержания преодолеваемой ступени доказанного академического знания]. Следование релятивизму в конечном счете может привести к агностицизму. Следование же академизму позволяет ученым постепенно познавать фрагменты окружающего мира путем создания и систематического уточнения академических реконструкций этих фрагментов, за счет постоянного совершенствования критериев достоверности полученного знания в ходе борьбы мнений, идей, представляемых разными сообществами ученых. Таким образом, по своему содержанию академизм и релятивизм - это разные концепции. Релятивизм не тождественен релятивности (Е.А. Мамчур). В этом смысле академизму присуща релятивность, но не релятивизм [90].

Т.В. Филатов и Г.М. Ипполитов выступают против "конвенционального" "характера альтернативы постмодернистской методологии истории" [9]. Но конвенциональный характер экспертизы на достоверность того или иного знания широко распространен прежде всего в академической среде: защиты работ в диссертационных советах (ранее называвшихся специализированными, в них защитили свои диссертации многие из ныне действующих исследователей); выработка суждений конвенционального характера профессиональными исследователями, входящими в различного рода научно-технические советы при органах государственного управления; коллективные экспертные оценки при присуждении престижных премий в различных областях фундаментальной науки и т.д. Все эти экспертные сообщества используют критерии достоверности, выработанные в их среде. Вот почему и возникает разнообразие точек зрения на одну и ту же проблему. Что касается "профанов" и "неспециалистов", о которых пишут Т.В. Филатов и Г.М. Ипполитов, то они могут верить, а могут и не верить в то, что утверждают ученые. Это их право - на то они профаны и неспециалисты.

2. "Тайна раскрыта, цель достигнута, делать больше нечего"

Авторы рецензии используют понятие "концептуальная мутация", смысл которой "в отклонении от "правильного" воспроизведения соответствующих смыслов, генерируемых в сознании философа в процессе авторского осмысления оригинальных текстов"[10]. Видимо, и В.В. Миронов (1953-2020) во вступительной статье к «Словарю философских терминов», изданному к 250-летию МГУ им. М.В. Ломоносова, имел ввиду именно эти "мутации", когда писал, что «философ ищет в тексте новые смыслы, более того, он вправе допустить такую интерпретацию (крамольную лишь с позиции историка философии), которая может даже исказить изначальный смысл текста, так как его значение сопрягается с личной рефлексией философа над сегодняшним бытием»[11]. На наш взгляд такие "революционные" утверждения не совсем корректны с академической точки зрения. Фактически "концептуальные мутации" - это еще одна разновидность "конструирования" истории (в данном случае, "искажения изначального смысла документа" под воздействием "личной рефлексии" философа). Вероятно, именно эти "мутации" являются основанием для утверждений сторонников постмодернизма о его «несомненном» «позитивном влиянии» на историческую науку[12], присутствия в нем якобы когнитивных «мобилизующих» возможностей [13].

Однако неизбежно возникают вопросы: а почему бы философу сначала не выяснить смыслы, заложенные в тексте самим автором, а уж потом упражняться в поиске "новых смыслов", "сопряженных с личной рефлексией философа над сегодняшним бытием" (скажем, в отдельной главе, которую так и назвать "Искажения изначального смысла документа (название) в ходе сопряжения с личной рефлексией философа (ФИО) над сегодняшним бытием")? зачем вообще исследователю нужно искажать изначальный смысл документа (источника)? не подменяется ли таким образом исследование с его весьма разнообразным набором методов и средств, по сути, некими конструкциями литературно-художественного плана?

Не можем мы согласиться и с мнением рецензентов о том, что "в современной отечественной историографии убедительно доказано: синергетический подход вполне приемлем в исторической науке"[14]. В подтверждение своей правоты рецензенты ссылаются на работы М.В. Сапронова, Л.И. Бородкина, А.В. Коротаева и С.Ю. Малкова, а также на статью одного из авторов рецензии - Г.М. Ипполитова. Для того, чтобы понять о чем идет речь, для примера рассмотрим взгляды М.В. Сапронова и Л.И. Бородкина.

Историк М.В. Сапронов синергетический «принцип самоорганизации» объявляет фундаментом новой познавательной парадигмы, ядром абсолютно «всех концепций постнеклассических наук». Именно с этой парадигмой он связывает «будущее исторической науки». Но тут же уточняет, что «это самое таинственное, до конца еще не разгаданное явление». Видимо, основываясь на этой «таинственной» и «до конца не разгаданной» методологии, М.В. Сапронов пришел к весьма странному выводу о том, что тоталитаризм, Вторая мировая война, ядерное оружие, глобальная экологическая катастрофа и даже терроризм (?! – Л.К.) связаны со «слепой верой в прогресс и во всесилье человеческого разума»[15].

Кроме того, этот исследователь считает, что мало «рассматривать прошлые события с учетом конкретной обстановки, в которой они протекали», историк должен стать «их участником», «находясь внутри наблюдаемой системы и ведя диалог с ней на ее собственном языке». М.В. Сапронов солидарен с филологом и философом Н.Н. Козловой (1946-2002), считавшей, что исследователь «ощущает себя непосредственно включенным в живую историческую цепь и принимает на себя ответственность за деяния предшественников и современников». «И тогда, - уверяла Н.Н. Козлова, - начинаются чудеса превращения. Тогда ненавистные «они» оказываются отцами и дедами. Становится возможным разглядеть человеческое лицо любого процесса…»[16]

Если следовать Н.Н. Козловой, то историк должен «принимать на себя ответственность за деяния», например, организаторов и непосредственных исполнителей массовых репрессий 30-х годов прошлого века. И как в этой ситуации М.В. Сапронов представляет себе «участие» историка в этих деяниях, да еще «находясь внутри наблюдаемой системы и ведя диалог с ней на ее собственном языке»? И какие же «чудеса превращения» должны произойти, чтобы заплечных дел мастера из сталинского НКВД вдруг превратились еще и в наших «отцов и дедов»?

Не менее спорными представляется утверждение Н.Н. Козловой о том, что при изучении советского прошлого нужно учитывать "память тела - тела, наполненного немотой воспоминаний, тела маркированного, нагруженного уже свершившейся историей. Именно благодаря памяти тела рождается ощущение подлинности воскрешенного прошлого, и мы испытываем радость, обретая действительность"[88].

После подобных теоретических «откровений» становится понятным - почему большая часть отечественных историков, как полагает М.В. Сапронов, не хочет расставаться с «устаревшими стереотипами мышления» и «следовать в ногу со временем» и «войти в грядущую эпоху с обновленным мировоззренческим багажом»[17]. Таким образом, утверждения Н.Н. Козловой и М.В. Сапронова вступают в непреодолимое противоречие с принципом историзма, - основополагающим, доказавшим свою эвристическую эффективность, принципом исторического исследования.

Теперь о статье математика и историка Л.И. Бородкина ""Порядок из хаоса": концепции синергетики в методологии исторических исследований" [18], упоминаемой в рецензии. В ней мы не найдем убедительные и достаточно массовые доказательства того, что "синергетический подход вполне приемлем в исторической науке". Большая часть этой публикации посвящена анализу высказываний разных ученых о синергетике, авторскому обоснованию необходимости использования синергетики в гуманитарных исследованиях. Но почему-то мало говорится о конкретных и убедительных результатах применения синергетических методологий в области исторических исследований, полученных самим Л.И. Бородкиным и его коллегам (хотя некоторые ссылки на эти работы и очень краткие аннотации в статье имеются). В то же время, нужно отдать должное Л.И. Бородкину, который цитирует не только сторонников использования синергетики в историческом исследовании, но и противников такого подхода. В этом смысле, данный исследователь может быть примером для Т.В. Филатова и Г.М. Ипполитова.

Основную претензию к синергетическим методологиям в исторических исследованиях выпукло выразил известный польский историк, методолог и историограф Ежи Топольский (1928-1998)[19]. Говоря о синергетике, он утверждал, что она "не дает для исторического анализа ничего более собрания новых терминов и метафор. Ни в коей мере она не представляет объяснений, которые были бы глубже фактографического описания"[20]. Об этом же пишет историк А.В. Бочаров: "При наложении концепций смежных естественно-математических наук на историческое познание прослеживается тривиальный механический перенос терминологии из одной области в другую, а также искажение понятия энтропии. Если мы назовем альтернативную ситуацию бифуркацией, случайность - флуктуацией, нестабильность общества - увеличением энтропии, стихийность во взаимодействии социальных групп - хаосом, прогресс – негаэнтропией, выход из кризиса - самоорганизацией системы, мы не станем вследствие этого лучше понимать и объяснять историческое прошлое. При использовании естественно-научных концепций все концептуальные основания и даже гипотетические допущения, которыми станет руководствоваться историк, будут лежать за пределами знания об обществе и человеке" [89].

3. О несостоятельности использования синергетического принципа "самоорганизации" в исследовании проблемы коллаборационизма периода Великой Отечественной войны 1941-1945 гг.

Теперь рассмотрим, во многом показательное в плане обсуждаемых проблем, конкретное историческое исследование, в котором была предпринята попытка применения синергетического принципа "самоорганизации" к изучению такого сложного явления, как коллаборационизм периода Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. Речь идет о монографии "Военно-политические аспекты самоорганизации российского крестьянства и власть в 1905-1945 годах", в которой ее автор А.В. Посадский провозгласил цель - «соединить традиционные исторические приемы исследования с синергетическим видением исторического процесса»[21].

"Самоорганизация крестьян" или нацистские карательные формирования?

В своей монографии А.В. Посадский постоянно напоминает о том, что в местах «самоорганизации» крестьян (имеется в виду коллаборационистские формирования 1941-1944 гг.) - в период коллективизации фиксировалось «вооруженное сопротивление»[47]. Но существует ли здесь прямая и очевидная связь с событиями Великой Отечественной войны? Ведь для того, чтобы доказать наличие этой связи, нужны очень серьезные документальные, причем, массовые свидетельства, которые должны статистически установить количество крестьян - участников выступлений времен коллективизации - в составе «антисоветских» «крестьянских» военизированных формирований периода Великой Отечественной войны. Но сначала нужно установить процент собственно крестьян хотя бы в большинстве коллаборационистских военизированных формирований по годам (1941-1944 гг.). А.В. Посадский же не дает полной картины, а пишет лишь о наличии «отрывочных данных»[48] о крестьянском происхождении коллаборационистов.

Может быть, это случайное совпадение, но рассуждения А.В. Посадского очень созвучны положениям, изложенным в печально известном власовском «Манифесте Комитета освобождения народов России». В этом документе, в частности, указывалось, что «Освободительное Движение Народов России является продолжением многолетней борьбы против большевизма…»[49]. Если это не случайное совпадение, то становится более понятным - почему в трактовке А.В. Посадского немецкая оккупация стала лишь катализатором этой «многолетней» борьбы. Видимо, поэтому А.В. Посадский представляет рост численности коллаборационистских формирований как «самоорганизацию крестьянства», а формы «противоборства» с тогдашним советским политическим режимом как проявление «творчества». Надуманность концепции «самоорганизации» применительно к событиям Великой Отечественной войны можно проиллюстрировать на примере т.н. «Локотского округа» («Локотский административный округ»[50]), истории которого А.В. Посадский уделяет особое внимание. Вероятно, в его представлении история этой «республики» и есть «классический» пример «крестьянской самоорганизации» того времени.

Он пишет: «Вооруженные силы Локотского округа начались с самооборонческого отряда в 18 человек, который весной 1942 г. превысил 1600. Затем начались мобилизации молодежи 1922-1928 г.р., что позволило создать пятиполковую бригаду, известную как Русская Освободительная Народная армия. Значительная часть вооруженных сил Локотского самоуправляющегося округа также представляла собой местную деревенскую самооборону. При численности в 10000 бойцов в боевых частях на начало 1943 года, фактическая численность РОНА составляла 20 тысяч солдат и офицеров ввиду использования так называемых некадровых бойцов, контингент которых зачастую составляли негодные к военной службе по состоянию здоровья и многосемейные. Внештатные бойцы не получали обмундирования и других видов довольствия, имели более свободный график службы, несли охрану деревень по месту жительства»[51]. А.В. Посадский особо подчеркивает, что «постоянное противоборство с партизанами доказало эффективность соединения»[52].

Однако автор монографии не приводит достаточно полной информации о том - как проходил процесс пополнения этих «вооруженных сил». Ведь сам факт численного роста коллаборационистского формирования еще не говорит о том, что все зачисленные в него были добровольцами или сознательными политическими противниками сталинской системы. (Для сравнения: во Франции, хотя там не было режима, подобного сталинскому, во время Второй мировой войны наблюдался массовый коллаборационизм, в т.ч. и военный.) Таким образом, А.В. Посадскому, в первую очередь, нужно было на солидной документальной базе показать, что массовый приток бойцов в «РОНА» был добровольным. Он же пишет о «мобилизациях», которые и позволили «создать пятиполковую бригаду, известную как Русская Освободительная Народна Армия»[53].

Затем исследователь, опять же на документальной основе, должен был выявить причины добровольного вступления в ряды «РОНА». Они могли быть самыми разными: возможность регулярного получения продовольственного пайка, стремление избежать отправки на работы в Германию или повысить свой социальный статус в условиях оккупационного режима. Добровольно в "РОНА" могли вступить уголовные элементы - там не только кормили, одевали, снабжали оружием, но и всячески поощряли участие в варварских акциях против партизан и мирного населения.

Лишь выяснив реальные причины вступления в "РОНА", можно подступиться к поиску ответа на другой важный вопрос - сколько же было в "РОНА" добровольцев - политических противников сталинского режима? Но и этого будет недостаточно. Понадобятся исследования, фиксирующие изменения в политических настроениях коллаборационистов по мере развертывания событий Великой Отечественной войны.

По итогам изучения данной проблемы ученый должен каким-то образом раскрыть содержание соответствующей методики исследования. То есть традиционная игра "в примеры", которой до сих пор увлекаются некоторые историки, в т.ч. и А.В. Посадский, в данном случае бессмысленна - нужны статистические обобщения. Без них вся концепция А.В. Посадского о «самоорганизации» крестьянства в «антисоветские» формирования на оккупированной немцами территории лишается каких-либо убедительных оснований.

Нужно учитывать, что германское командование, чтобы обеспечить регулярный приток бойцов во «вспомогательные части» и иные подобные формирования, использовало целый комплекс специальных мер: от пропагандистских акций, с помощью которых среди населения оккупированных территорий подрывалась вера в возможность победы Красной Армии - до шантажа, провокаций и угроз.

В этой связи можно согласиться с Б.Н. Ковалевым, который в своей монографии «Коллаборационизм в России в 1941-1945 гг.: типы и формы» показал, что "от безысходности многие соглашались надеть фашистский мундир, надеясь при удачном случае с оружием в руках перейти на сторону партизан или Красной Армии"[54]. А.В. Посадский же, не имея необходимых документальных подтверждений, пытается простой рост численности «РОНА» преподнести как "самоорганизацию" крестьян, как доказательство их политического выбора в пользу борьбы со сталинским «режимом властвования» в союзе с внешним врагом - нацистской Германией. Вероятно, автор монографии считает, что это позволило бы "крестьянам" получить "в отчасти полосе свободы" больше "официальных возможностей для проявления самодеятельной активности в сфере политической и военной".

Сомнение в обоснованности такого подхода еще более усиливается, если взять во внимание тот факт, что этот исследователь затушевывает, а то и просто игнорирует широко известные факты, не вписывающиеся в его «синергетическую» концепцию «самоорганизации» крестьян, а именно:

1)так называемая «Локотская республика» появилась при прямой поддержке немецкого командования[55];

2) именно гитлеровское командование реорганизовало Локотский район в уезд, а затем (на основании приказа командующего 2-й танковой армии генерал-полковника Рудольфа Шмидта от 19 июля 1942 года) в округ, включив в его состав 8 районов Орловской и Курской областей[56];

3)это же командование назначило Б. Каминского «обер-бургомистром», обязав его «заботиться о спокойствии и порядке» на территории округа и «осуществлять поставки продовольствия» для немецких войск[57];

4) именно гитлеровцы «предоставили» Каминскому офицеров из числа советских военнопленных[58];

5) т. н. "Русская освободительная народная армия" ("РОНА") получала оружие и униформу от германцев[59];

6) «РОНА» принимала самое активное участие в жесточайших карательных акциях против мирного населения и патриотов-партизан, тем самым реально помогала немецкой армии "зачищать" тылы.

Всего на территории Брянской и Витебской областей в 1941—1943 годах подразделения "РОНА" полностью сожгли 24 деревни и 7300 колхозных двора, разрушили 767 общественных и культурных учреждений, уничтожили более 10 тыс. советских граждан, заживо сожгли 203 человека[60].

Именно в Локоте действовала печально знаменитая "Тонька-пулеметчица" - палач Антонина Макарова (Парфенова, Гинзбург), лично расстрелявшая из пулемета большое количество партизан, членов их семей, мирных жителей, укрывавших партизан или заподозренных в нелояльности к гитлеровцам и их пособникам[61];

7)в начале марта 1943 года, когда советские войска достигли окраин Локотского округа, многие «каминцы», не принимая боя, дезертировали, а до 700 человек перешли на сторону партизан. В августе — сентябре этого же года к партизанам перешли 500 бойцов. 15 сентября к партизанам ушла в полном составе рота под командованием капитана Проваторова вместе с 15 лошадьми, 12 повозками, минометом, 3 пулеметами, 10 автоматами и 60 винтовками. Готовился к переходу и майор Тарасов, командир 2-го стрелкового полка. Но переход по случайности не состоялся - "неожиданно" в штабе полка появился Каминский, и большинство офицеров, ранее поддерживавших Тарасова, "быстро от него отвернулись". В результате Тарасов и еще 8 человек были казнены. В ночь с 16 на 17 сентября к партизанам перешло 27 бойцов во главе с капитаном Малаховым», и еще 126 человек из разных батальонов 2-го полка. 25 сентября из бригады ушли 30 танкистов.

В отчете за октябрь 1943 года Центрального Штаба партизанского движения при Ставке Верховного Главнокомандования указывалось, что «бригада изменника Каминского, насчитывавшая ранее до 12000 человек личного состава, на 4 октября 1943 года имела в своем составе только 3600 человек. Остальной состав бригады или дезертировал, или перешел к партизанам, или арестован немцами. В бригаде существовали подпольные группы, ставившие своей целью убийство Каминского и организационный переход к партизанам»[62];

8)17 июля 1944 г. т. н. "Русская освободительная народная армия" была официально реорганизована в штурмовую бригаду СС "РОНА", а 1 августа этого же года был издан приказ об образовании 29-й гренадерской дивизии СС "РОНА" («1-я русская»)[63]. Таким образом, рассуждения о "самоуправлении" были отброшены, и «РОНА» стала подразделением войск СС;

9) 31 июля 1944 г. главе "самоуправляющихся крестьян" - Брониславу Каминскому - гитлеровцы присвоили звание ваффен-бригадефюрера и наградили Железным крестом 1-й степени[64];

10) в августе 1944 года «каминцы»-эсэсовцы приняли участие в подавлении Варшавского восстания. Сводный полк «РОНА» под командованием штурмбанфюрера СС И. Фролова проявил чрезвычайную жестокость. Мародёрством занимались как гитлеровцы, так и каминцы[65].

В свете этих фактов, мягко говоря, сомнительным выглядит утверждение А.В. Посадского о том, что «никак нельзя сказать о преобладании уголовных или деклассированных элементов»[66] в «РОНА»[67].

Но даже если допустить, что в начале формирования "РОНА" собственно уголовников в ее составе было немного, то по мере проведения карательных и иных подобных операций против партизан (защищавших Отечество от агрессора и его пособников), а также против мирного населения, - все их участники автоматически становились людьми, совершившими уголовно наказуемые деяния.

В связи с этим, коллаборационисты закономерно подпадали под действие советского уголовного законодательства, а также правовых актов, принятых государством в период войны (например, Указ Президиума Верховного Совета СССР от 19 апреля 1943 г. устанавливал такой вид смертной казни, как повешение, лишение свободы в виде каторжных работ для виновных в убийствах и истязаниях советского гражданского населения и пленных красноармейцев, для шпионов, изменников Родины из числа советских граждан и для их пособников)[68].

Кроме того, А.В. Посадский не стал изучать еще один существенный исторический факт – мобилизации в «РОНА» советских пленных, представлявших, естественно, не только Локотский округ и не только крестьян. По данным Д.Жукова и И.Кофтуна «призывные комиссии» Каминского работали не только в сельской местности, но и в лагерях для военнопленных, находившихся под юрисдикцией органов тылового обеспечения группы армий «Центр»[69]. Таким образом, выводы А.В. Посадского о «самоорганизации», «военно-политическом творчестве крестьян», сформировавшейся «своего рода повстанческой государственности»[70] применительно к периоду Великой Отечественной войны (в т.ч. и к «Локотскому округу») не подкреплены историческими фактами и поэтому не состоятельны.

На самом деле, гитлеровцы с помощью коллаборациониста, а затем и офицера войск СС Б. Каминского сформировали действующее карательное подразделение «РОНА» для подавления и запугивания местного населения, уничтожения партизан-патриотов, а затем (уже в качестве эсэсовского подразделения) и граждан других, оккупированных немцами, стран, также защищавших от внешнего врага свое Отечество. Для обеспечения карательной деятельности, прежде всего, и была создана немцами инфраструктура, получившая название «Локотский административный округ» («Локотский самоуправляемый округ»), которую и сам А.В. Посадский, отбросив свои же рассуждения о более «спокойной» жизни крестьян «в полосе свободы», вынужден характеризовать как «военную диктатуру»[71]. Если и можно говорить о каком-то "творчестве", то только о творчестве германского командования, организовавшего в качестве эксперимента масштабный военно-политический фарс под названиями "Локотский округ" и "РОНА".

Почему А.В. Посадский проигнорировал монографию В.Т. Анискова?

Видимо, совсем не случайно А.В. Посадский обошел полным молчанием существование и содержание фундаментальной монографии В.Т. Анискова (1928-2015) "Крестьянство против фашизма. 1941-1945. История и психология подвига»[72], вышедшей, кстати, в свет в 2003 году, т.е. раньше, чем анализируемая книга А.В. Посадского. (Вероятно, такой подход можно квалифицировать как игнорирование существенных методолого-историографических фактов.) В главе IV монографии В.Т. Анисковым представлен разносторонний и достоверный материал, показывающий массовую героическую борьбу крестьянства с захватчиками на временно оккупированной территории СССР[73].

В то же время, историк повествует о реальных трудностях в организации массового партизанского сопротивления в первые месяцы войны. «Даже командиры,- подчеркивает В.Т. Анисков, - не имели ясного представления, с чего начать, какой может быть организационная форма подразделений, как взаимодействовать, какова тактика борьбы и т.п.». Попавшие в окружение и примкнувшие к партизанскому движению военные «имели смутное понятие о борьбе в тылу врага, ибо она не отражалась ни в воинских уставах, не изучалась ни в академиях, ни в военных училищах». То же наблюдалось в организации партийно-комсомольского и советского подполья. «Быстрое продвижение противника, отсутствие заблаговременно подготовленных кадров и баз нередко приводили к поспешности, нарушениям даже простейших правил конспирации, к элементарной беспомощности. В результате в подполье иногда оказывались случайные, недостаточно проверенные люди - не только малодушные, но и склонные к предательству».

Между тем враг хорошо был натаскан на беспощадном подавлении антифашистских организаций, как в самой Германии, так и в европейских странах, имел разветвленный аппарат спецслужб. И как следствие, в первые же недели и месяцы войны были разгромлены не одна сотня партийных и комсомольских комитетов разных уровней, в застенках гестапо мученической смертью погибли тысячи верных сынов и дочерей Отечества"[74]. Опыт подпольной и партизанской работы накапливался постепенно. Осенью 1943 года в тылу немцев действовали уже 24 обкома, свыше 370 окружкомов и других партийных органов. "Официально известно, - отмечает В.Т. Анисков, - что в годы войны действовало более 6 тыс. партизанских отрядов, в которых боролись свыше 1 млн человек". К началу 1944 года "около 41 процентов бойцов партизанских отрядов и соединений составляли крестьяне-колхозники... Под контролем партизан и организованного подполья в той или иной мере находилось до 60 процентов оккупированной территории. Но приведенные сведения о составе партизанско-освободительного движения основаны лишь на данных ЦШПД и не охватывают децентрализованных партизанских структур и организованного резерва, который примерно втрое превышал подотчетные сведения", - сообщает исследователь[75].

Коллаборационизм и вынужденное взаимодействие мирного населения с оккупационными властями - разные понятия.

Б.Н. Ковалев, рассуждая о коллаборационизме периода Великой Отечественной войны призывает подходить к этому явлению сугубо исторически. Например, реконструкция этого явления будет сильно искажена, если не учитывать тот существенный факт, что многие из тех, кто перешел на сторону немцев, затем раскаялись и присоединились к борьбе с захватчиками. Важно иметь в виду и такой момент, как зависимость интенсивности сотрудничества различных категорий граждан СССР, оказавшихся не по своей воле на оккупированной территории, от реального положения на фронтах Отечественной войны. После срыва планов блицкрига, а также после того, как население убедилось в лицемерном и человеконенавистническом характере оккупационного режима, в условиях активизации советского партизанского движения и подпольной работы, многие коллаборационисты также стали пытаться искупить вину перед Отечеством[76].

"По современным немецким данным, - указывает Б.Н. Ковалев, - в начале 1943 года в вермахте действовало до 400 тыс. «добровольных помощников», от 60 тыс. до 70 тыс. находились в войсках службы по поддержанию порядка и 80 тыс. - в восточных батальонах; около 183 тыс. человек работало на железной дороге в Киеве и Минске". Но "при рассмотрении последних цифр, - особо подчеркивает историк,- следует учитывать, что в большинстве случаев речь шла не о политическом выборе, а о стратегии выживания"[77]. Так, исследователь пришел к выводу о том, что при формировании различного рода "вспомогательных" подразделений, "восточных формирований" гитлеровцы систематически применяли истязание голодом и побоями. Люди оказывались перед выбором: либо принудительная служба в германской армии, либо голодная смерть, либо каторжные работы в Германии[78].

Уже к концу лета 1942 года германское командование приступило к насильственной мобилизации годных к военной службе мужчин от 18 до 50 лет, что означало: "на смену скрытой мобилизации пришло открытое принуждение с применением против уклоняющихся санкций - вплоть до привлечения к суду по законам военного времени, взятия из семей заложников, выселения из дома и прочих репрессий". Б.Н. Ковалев приводит потрясающие факты издевательств гитлеровцев над населением: "Под Брянском осенью 1942 года к охране железных дорог привлекались местные жители. Они охраняли пути под виселицами, на которых их должны были бы повесить в случае успешной партизанской акции"[79].

Особое подозрение у немцев вызывали пленные советские офицеры. Считалось, что «они находятся под коммунистическим влиянием и в большинстве являются шпионами». И, действительно, имелись факты, когда принятые в коллаборационистское подразделение офицеры в первом же бою переходили на сторону Красной армии. То есть немецкие вербовщики не учли того момента, что для многих пленных "форма добровольцев была единственной возможностью вырваться из лагеря". В результате расчет на подобные формирования оказался несостоятельным, и немцам приходилось постоянно держать у себя в тылу значительное количество собственно немецких подразделений[80].

Германское командование не гнушалось использовать и откровенные провокации: под видом партизан самые настоящие шайки бандитов грабили мирное население и тем самым восстанавливали население против советского сопротивления[81]. Повествуя о коллаборационистской бригаде полковника Гиль-Родионова, действовавшей вместе с немцами в Белоруссии, Б.Н. Ковалев отмечает, что она в 1943 году "почти в полном составе перешла на сторону партизан, а ее командир через некоторое время погиб в бою с карателями"[82]. Таким образом, к концу 1943 г. фашистская система привлечения русского населения на службу Германии была полностью дискредитирована[83].

Кроме того, "никогда немецкое руководство (в отличие от своих пропагандистских заявлений) не считало эти силы своими политическими союзниками, никогда серьезно не рассматривало идеи воссоздания «Великой России без коммунистов». Б.Н. Ковалев справедливо считает несостоятельными утверждения отдельных современных российских историков о том, что "некоторые руководители фашистской Германии стремились создать жизнестойкое русское антисталинское движение"[84].

Факты, добытые историками, считающими принцип историзма основополагающим в историческом исследовании, говорят о том, что главной предпосылкой вынужденного взаимодействия населения с агрессором стали крупные поражения Красной армии, быстрое продвижение гитлеровских войск по территории СССР в 1941-1942 гг. В результате миллионы граждан не по своей вине оказались на оккупированной территории и вынуждены были приспосабливаться к создавшимся условиям. В этом смысле можно говорить о вполне естественном недовольстве сталинским руководством со стороны населения, подвергшегося страшным испытаниям. Враг, напавший на СССР был очень силен. Но нельзя закрывать глаза на тот факт, что из-за серьезных просчетов в подготовке страны к обороне, массовых репрессий в вооруженных силах сталинский политический режим не смог защитить должным образом значительную часть населения СССР. Вот почему в эти годы, в условиях оккупации, среди населения стали широко распространяться настроения безысходности, уныния, разочарования в руководстве СССР, заявлявшего накануне войны о непобедимости Красной армии. Кроме того, в этот момент никто не мог знать - каков будет итог начавшейся войны.

Еще раз подчеркнем, было бы не исторично отождествлять вынужденное взаимодействие населения с оккупантами с добровольным сотрудничеством. Именно добровольное сотрудничество с агрессором в условиях военных действий, оккупации или плена и есть коллаборационизм - преступление, тяжесть которого зависела от масштаба ущерба, нанесенного Отечеству этим сотрудничеством. Вынужденное же взаимодействием мирного населения с гитлеровцами (выживание в условиях оккупации) было, преимущественно, результатом военного, полицейского, экономического и психологического насилия со стороны оккупационных властей и коллаборационистов.

Важной составляющей информационной войны, развязанной нацистами против СССР, было массовое тиражирование мифа о том, что "Великая Германия" якобы являлась "освободительницей России". Но при этом гитлеровцы умышленно не раскрывали своих чудовищных планов по установлению "нового порядка" на территории СССР в случае победы. Однако по ходу войны мирное население на своем опыте убеждалось в сущности этого "порядка", что не могло не стимулировать развертывание освободительного движения на оккупированных территориях. В связи с этим, попытки некоторых исследователей охарактеризовать партизанское движение, в основном, как «искусственное», насаждаемое советскими спецслужбами, не историчны.

С другой стороны, «насаждение», а лучше сказать планомерная организация партизанского движения спецслужбами СССР, не может трактоваться как отрицательное явление. Советское государство не только должно, но и обязано было организовывать освободительное движение на оккупированных нацистами территориях. Партизанское движение, подпольная работа и т.п. – это методы ведения Отечественной войны.

Решающим же фактором, подрывавшим основы оккупационного режима (составной частью которого были коллаборационисты) являлись победы Красной армии на фронтах Великой Отечественной, постепенное освобождение территории СССР от захватчиков. Отсюда вытекает и другой ввод: исход войны зависел не от коллаборационистских формирований, а от действий регулярных воинских подразделений Германии и СССР. Это существенный, общепризнанный исторический факт, который говорит в пользу того, что и в этом смысле Великую Отечественную войну никак нельзя характеризовать, как "гражданскую". Очевидно и другое: победа над нацистской Германией не могла состояться, если бы подавляющее большинство советских людей не проявило массовый ратный и трудовой героизм и тем самым не поддержало действующее государство в его усилиях по разгрому агрессора. Патриотизм граждан СССР оказался сильнее, чем социальные обиды, нанесенные в прошлом сталинским режимом. В связи с этим, развязать гражданскую войну нацистам не удалось, хотя это и входило в их планы.

Что же касается абсолютных цифр, характеризующих сотрудничество с гитлеровцами части советских граждан, то они не могут быть доказательством развертывания "гражданской войны". С их помощью невозможно выделить из общего числа граждан СССР, по разным причинам вставших на путь сотрудничества с оккупантами, более или менее точное количество коллаборационистов - политических противников сталинского режима (коллаборационизм на политической основе). Если же учесть, что численность коллаборационистов могла меняться по ходу развертывания событий Великой Отечественной войны, то становится ясно - комплексное исследование этого вопроса, в лучшем случае, находится в самом начале. Таким образом, концепция "второй гражданской войны" лишена самого главного – доказанной (с академической точки зрения) фактической основы.

Вероятно, поэтому ее сторонники предпочитают замалчивать массовый характер сотрудничества с оккупантами в ряде европейских стран, также подвергшихся немецкой агрессии. Так, в годы войны прославилась жестокостью по отношению к сербам и евреям 21-я горная ваффен-дивизия СС «Скандербег», сформированная из албанских добровольцев. В войсках СС служили около 40 тысяч голландцев. В нацистских военных и карательных формированиях, укомплектованных хорватами и боснийскими мусульманами, служило более 113 тыс. солдат и офицеров. Были созданы французские коллаборационистские военные формирования, насчитывавшие десятки тысяч человек. Так, французская дивизия СС «Шарлемань» (7340 чел.) сражалась на Восточном фронте в составе вермахта, но под французским флагом и с французским офицерским составом.

Несение патрульной службы вместе с немецкой фельджандармерией обеспечивали коллаборационисты из французского Легиона бывших фронтовиков (всего в него входило 1 млн. 700 тыс. чел.). Легион был создан коллаборационистом №1 маршалом Ф. Петеном в целях поддержки режима Виши. С его помощью в стране внедрялся "новый порядок". Позднее из легионеров сформировали специальные отряды по образцу немецких отрядов СС. В 1942 г. в составе легиона была создана «служба порядка», ставшая фактически политической полицией, сотрудничавшей с нацистскими оккупационными властями и гестапо.

Между патриотами из французского Сопротивления и коллаборационистами шли самые настоящие бои, хотя никакой "коллективизации" во Франции не было. Достаточно назвать сражении за Веркорс (июнь-июль 1944 г.), в ходе которого объединенные силы нацистов и французских коллаборационистов (более 10 тыс. человек) подавили значительное выступление бойцов французского Сопротивления. В феврале 2009 г. Административный суд Франции признал коллаборационистский режим Виши ответственным за депортацию тысяч евреев в немецкие концентрационные лагеря. Это судебное решение стало официальным признанием причастности французских коллаборационистов к Холокосту.

Как известно, после окончания войны коллаборационист №1 маршал Петен был признан виновным в государственной измене и приговорен к смертной казни, "общественному бесчестию" и конфискации всего имущества. И только из гуманных соображений (Петену было уже 89 лет) расстрел был заменен на пожизненное заключение. Еще при жизни Петен получил во французском обществе позорное прозвище "шлюха" (Пютен). Его имя стало в Европе символом предательства [87].

Замалчивание этих и других фактов в современных работах, претендующих на "новое слово в науке", объясняет отсутствие в них сравнительного анализа "советского" коллаборационизма и коллаборационизма, имевшего место в других странах. Тем самым авторы подобных "исследований" демонстрируют вопиющую необъективность и не историчность подходов к истории Великой Отечественной войны.

Итак, попытки представить Великую Отечественную войну 1941-1945 гг. как "продолжение" Гражданской войны 1918-1921 гг. ("вторая гражданская война") с академической точки зрения не состоятельны. Сторонники этого подхода (по разным причинам) смешивают два совершенно разных типа войн - отечественную и гражданскую. Это, в свою очередь, ведет к недопустимой подмене понятий, необоснованным выводам, к явному "конструированию" прошлого. Ярким примером такого подхода является анализируемый раздел монографии А.В. Посадского.

Таким образом, использование т.н. «синергетической парадигмы», без соответствующей адаптации к специфике исторического исследования, привело А.В. Посадского к механической подмене принципа историзма «принципом самоорганизации», что и стало основой причиной существенного искажения истории формирования и краха коллаборационизма периода Великой Отечественной войны.

4. Наступит ли "светлое синергетическое будущее"?

Можно констатировать, что пока эффективность применения синергетических методологий в исторических исследованиях не доказана. Думается, что главная причина этих неудач заключается в том, что никто не удосужился провести специальное теоретическое исследование хотя бы на предмет совместимости принципа историзма и принципа "самоорганизации". Только в том случае, когда результат оказался бы положительным, можно было бы подумать о границах интеграции этих методологических принципов. В итоге, могла бы возникнуть обновленная теория исследования прошлого. На базе этой обновленной теории логично было бы перейти к разработке исследовательских методик по конкретным направлениям и разделам самой исторической науки. Именно эти методики, вероятно, и ждут практикующие историки, уставшие от общих рассуждений "о светлом синергетическом будущем". А пока всего этого нет, происходит примитивная подмена принципа историзма, доказавшего за много лет свою эвристическую ценность, принципом "самоорганизации", никак не адаптированного к академической истории. В этой ситуации исследование просто обречено на провал, так как историку, адепту синергетики, остается только подгонять исторические факты под "синергетические" схемы, что и приводит к постмодернистскому "конструированию" истории.

Вероятно, теоретикам и организаторам "синергизации" академической истории нужно отказаться от порочной практики "лобового" применения теоретических разработок синергетического толка в практике исторических исследований - это абсолютно тупиковый путь. Прошло уже достаточно много времени со дня провозглашения в нашей стране синергетики как универсальной парадигмы научного исследования, сегодня нужны уже не общие рассуждения, а массовые доказательства эффективности именно синергетических методологий и именно в академической истории. Но без комплексной адаптации синергетических методологий к специфическим условиям исторического исследования добиться каких-либо существенных успехов в этом направлении невозможно.

5.Нужно ли возвращаться к "классовому подходу" как методологическому инструментарию в познании истории?

Т.В. Филатов и Г.М. Ипполитов не согласны с нашим утверждением о том, что в настоящее время замалчивание достижений советских историков происходит "главным образом, по инициативе отдельных групп ученых". Они считают, что в этом вопросе есть "политический заказ определенных политических сил", и что в результате очень непросто защитить диссертацию, основанную, например, на классовом подходе [85]. Возможно, все это "имеет место быть", но в рецензии отсутствуют какие-либо конкретные факты на этот счет.

Но, во-первых, еще нужно обосновать методологический потенциал классового подхода к истории. Ведь этот подход исторически возник в головах тех мыслителей, которые считали, что в конечном счете, при созревании определенных условий, развитие классовой борьбы может привести к революции, в результате которой может появится чуть ли ни идеальное общество. Однако факты всемирной и отечественной истории, современный всеобъемлющий кризис западной цивилизации, когда-то считавшейся образцом демократии и процветания, убедительно свидетельствуют о невозможности построения где-либо "идеального" общественного строя.

Речь может идти лишь о сглаживании социальных контрастов в сторону большей справедливости в распределении материальных и иных благ в обществе. Но это уже проблема не классовой борьбы, а способности правящих элит к эволюционному, реформистскому решению возникающих кризисов. Теория классовой борьбы безнадежно устарела, человеческое общество стало гораздо сложнее, появились совершенно новые, по сути, глобальные проблемы выживания человечества как такового. Возрождение этой теории, да еще в качестве "научного инструментария", несет в себе определенную опасность для общественной стабильности.

Во-вторых, достоверно ли утверждение Ю.А. Полякова (1921-2012), на которое ссылаются Т.В. Филатов и Г.М. Ипполитов, о том, что классовая борьба "существует" и в настоящее время. О каких "классах" идет речь, кто изучал эту проблему? Сформулированы ли с академических позиций критерии отнесения той или иной социальной группы к какому-то "классу"? Чем отличается понимание "классового подхода", скажем, в начале ХХ века, от понимания "классового подхода" в ХХI веке? Существует ли сегодня какое-либо реальное академическое объяснение понятия "классовый подход" применительно к современному этапу развития, например, российского общества? Без получения ответов на эти вопросы рассуждения о "классовом подходе" к анализу исторических фактов являются очередной попыткой "конструирования" истории. То есть, отдавая должное достижениям советской исторической науки, в то же время, нет никакой необходимости возрождать то, что мешало ее развитию, в том числе и пресловутый "классовый подход".

©Кузеванов Леонид Иванович, кандидат исторических наук, доцент, 2020-2024

Материал размещен с разрешения автора.

См. окончание статьи.

См. материал "Репина Лорина Петровна и соавторы об истории исторического знания. Проповедь постмодернизма?"

См. материал "Борода Годунова" или "историческая проза". В чем ошибался Георгий Степанович Кнабе?"

См. материал "Cостоятельны ли взгляды Максима Викторовича Сапронова на использование синергетического "принципа самоорганизации" в исследовании прошлого?"

См. материал "Посадский Антон Викторович о коллаборационизме периода Великой Отечественной войны. Исторична ли концепция "самоорганизации"?

См. материал "Противоречия в постмодернистской концепции истории Ирины Максимовны Савельевой и Андрея Владимировича Полетаева".

См. книгу "Методология истории: академизм и постмодернизм".