Люди, о которых повествуется в этих записках, в большинстве своем, физически давно угасли, как гаснут звезды и все что когда-то жило, боролось, мучалось. Но они не исчезли совсем, оставаясь жить в памяти - обыкновенной человеческой памяти...

«Чаттануга Чу-Чу»

Старинное русское село Столбищи во второй половине 50-х годов прошлого века было административным центром ("столицей") одного из районов ТАССР¹. Об этом напоминали многочисленные транспаранты, алевшие на фасадах значимых зданий. Кроме того, напротив районного дома культуры стоял, выкрашенный серебристой краской, довольно большой памятник Ленину (который по воле скульптора почему-то встречал посетителей этого учреждения "спиной"). Столичный вид селу придавали и легковые автомобили "Победа", на которых районные начальники разъезжали по государственным делам, а также конные милиционеры, гарцевавшие на породистых лошадях. Однако во всем остальном Столбищи, как и много лет назад, продолжали жить размеренной сельской жизнью. Около импровизированных ворот, как бы открывавших дорогу к зданию райисполкома, мирно паслись козы, сопровождаемые старушкой в светлом платочке и "душегрейке". Центр села со всех сторон был окружен частными огородами, на которых кипела привычная работа: полив и прополка буйно разросшейся зелени, сбор огурцов, картофеля и лука, большей частью предназначенных для собственного потребления, частью - для продажи на колхозном рынке в Казани. У домов расхаживали гуси, кудахтали разноцветные куры, а в грязных лужах, ерзая и похрюкивая, лежали огромные свиньи в окружении весело снующих поросят.

Столбищенцы очень любили кино: фильмы "Морской охотник", "На дальних берегах", "Ночной патруль", "Застава в горах" собирали полные залы. Идя по улице, можно было без особого труда определить - какой фильм "крутят" в доме культуры. Если мальчишки выкрикивали: "Поджечь камищь!", то это - "Застава в горах", если же кто-то напевал: "Нету света, счастья нету", - то это, конечно же, "Ночной патруль".

Периодически население приглашали послушать лекции: "О международном положении", "У книжной полки: образ Ленина в современной советской литературе" и т.д. Чтобы привлечь молодежь, на афише крупными буквами делалась приписка - "После лекции - танцы". Но все понимали, что первое мероприятие, скорее всего, не привлечет много молодых слушателей. Однако лекции никогда не срывались, так как организаторы политпросветработы умело подстраховывались, заполняя одну треть зала вышедшими на пенсию активистами "идеологического фронта", отставными военными, учителями, штатными пионервожатыми и молодыми людьми из числа комсомольского актива.

Однако и танцы, из-за своей архаической организации, стали все меньше привлекать молодежь. Кроме вальсов и фокстротов, клубный баянист Володька "в нагрузку" мог исполнить только "Чу-Чу", да и то нещадно перевираемую. В результате изумительная музыка из фильма "Серенада солнечной долины" превращалась в некий компот из обрывков собственно «Чаттануга Чу-Чу», популярной советской песни "Ландыши" и музыки "народов Поволжья". При этом, Володька громко отбивал ритм правой ногой, обутой в тяжелый башмак "ЧТЗ"². (Видимо, поэтому местное идеологическое начальство и не смогло заметить что-то крамольное в этой "музыкальной" композиции.)

Как правило, до конца танцев дотягивали девушки, не сумевшие до поры до времени обзавестись вздыхателями, да одинокие женщины, которым было все равно где очаровывать представителей сильного пола своими, вышедшими из моды платьями, туфлями, розочками на голове и пугающе-обворожительными манерами.

Иногда на танцах появлялись гостьи из Казани. В цветастых юбках, широких поясах красного и желтого цвета с большой пряжкой, удачно акцентирующих талию; с невообразимыми прическами (главным достоинством которых была челка, почти закрывающая глаза), раскованные и веселые, умевшие с помощью нехитрых (но весьма выразительных движений) придать обыкновенному танцу какую-то новомодность, - они будоражили воображение местной молодежи. Быстро взяв на заметку более или менее симпатичного парня, такая гостья начинала интенсивно сигнализировать сильно накрашенными глазами. Пораженный в самое сердце, юноша оцепенело подходил к необычной девушке и приглашал на "Чу-Чу". Затем они уже сидели рядом, чтобы вновь и вновь танцевать. И вот наступал момент, когда гостья начинала незаметно, но довольно сильно отдавливать туфелькой ногу своего непонятливого партнера, что означало:"Ты мне нравишься, пошли отсюда"...

"Вася-рыжий"

Некоторое разнообразие в сельскую жизнь могли бы внести "стиляги", но с ними велась бескомпромиссная борьба: их всячески поносили на всех перекрестках, в карикатурном виде выставляли на страницах газет и журналов, насильно стригли под бокс, распарывали узкие брюки. Подлил масло в огонь фильм "Дело "пестрых"" (1958 г.), изобразивший стиляг прямыми пособниками бандитов и воров.

Однако эти "меры" мало что давали: западная популярная музыка и соотвествующий стиль поведения все равно проникали в местную молодежную среду (радиостанции, "рентгеновские" пластинки и т.д.). Прослушав один раз «Blue Suede Shoes» (и сравнив данное произведение с "баянно-башмачным набатыванием" Володьки) молодой человек, как правило, становился тайным (реже - явным) поклонником "буржуазного музыкального" искусства; в его взгляде появлялся странный иронический огонек, как будто он знал какую-то, одному ему известную, тайну...

Случай, произошедший около столбищенского дома культуры, показывает - насколько истеричной и взрывоопасной была обстановка вокруг молодежи нестандартного поведения. После лекции "Два мира - два образа жизни", проходившей как всегда в полупустом зале, на танцы стала постепенно собираться молодежь. Лектор, местный партийный функционер, еще не остывший от выступления, выйдя из помещения на улицу был поражен, увидев... стилягу - "живого" носителя "капиталистического образа жизни". Это был невозмутимого вида парень с прической "кок", в яркой пестрой рубахе, галстуке "пожар в джунглях", песочного цвета узких брюках с широкими манжетами, полуботинках "манная каша" и ... накрашенными губами. Сам он был безотцовщиной и выходцем из семьи уборщицы. Из-за обилия веснушек, густо разбросанных по лицу, все его звали "Вася-рыжий". Устроившись стропальщиком в Казани, он смог накопить денег и купить на барахолке одежду, символизирующую принадлежность к "золотой молодежи". Появление на танцах в таком одеянии должно было показать односельчанам, что он уже не тот низкорослый и щуплый парнишка, который, будучи подпаском, "крутил хвосты" столбищенским коровам. Кроме того, Вася хотел поразить своим экзотическим видом приглянувшуюся ему девушку...

Однако вернемся к застывшему от изумления лектору. Его, привыкшего к знакам внимания, больше похожих на раболепие, поразила не только "буржуазная" одежда, но и подчеркнуто независимое поведение стиляги. "Рыжий", прекрасно зная кто перед ним стоит, "даже" не поздоровался, изобразив на лице полнейшее равнодушие. Если бы это был сын какого-нибудь местного начальника, то ему, видимо, все это сошло бы с рук. Но он был сыном уборщицы, жившей на окраине села в жалкой лачуге с одним окном... С перекошенным от ненависти лицом, со словами "ты как посмел сюда явиться"- лектор потребовал от стиляги немедленно "покинуть место отдыха молодежи", на что тот, естественно, ответил отказом. На шум явились члены народной дружины - два здоровенных парня в красных нарукавных повязках. "Идеолог" выразительно повел глазами в сторону "хулигана". Дружинники подскочили к парню и, взяв за руки, попытались вытолкнуть его с крыльца дома культуры. Сопротивляясь, "Рыжий" неловко упал, из поврежденной губы потекла кровь. Он стал выкрикивать плачущим голосом: "Не имеете права, не имеете права"...

А в это время бдительный "завклуб", дрожащими от волнения руками, бешено бил по рычажку телефонного аппарата, пытаясь дозвониться в отделение милиции. Услышав, наконец, на другом конце провода полусонный голос дежурного, он, задыхаясь, прокричал в трубку: "Приезжайте в РДК, немедленно! Что? Хулиганство! Нападение на товарища К-ва! Кто напал? Васька-рыжий - вот кто!"

Всем на удивление, участковый инспектор прибыл на место происшествия буквально через несколько минут. Показывая служебное рвение, он сходу скомандовал стиляге:"Пройдемте!" и, не дожидаясь какой-либо ответной реакции, взвалил его на плечи и как бревно бросил в коляску мотоцикла. Взяв с собой одного из дружинников, участковый отбыл в отделение "для выяснения личности и составления протокола"...

Подойдя к лектору, "завклуб" льстиво произнес: "Молодец, Сашка! Весь в отца! Как он его уделал, а? Не зря школу милиции с отличием закончил!" На что партработник (внутренне переживая случившееся и, вероятно, опасаясь за свою карьеру) нервно ответил: "Почему не начинаете мероприятие?! Где баянист? Учить вас надо, что ли?!" Завклуб опрометью бросился в "зал" и очумело закричал: "Володька, где ты, проклятый! Заводи свою шарманку!"...

Чайная

Недалеко от райисполкомовских ворот располагалось неказистое, но очень популярное у сельчан, заведение - с обшарпанной, голубоватого цвета, вывеской, на которой с трудом можно было различить надпись "Чайная" и контуры пузатого самовара, окутанного облачками пара. Помещение состояло из двух частей - буфета и столовой. Буфетом называлась небольшая комната с выкрашенными в грязновато-зеленый цвет панелями. Повсюду были развешаны желтые "липучки", призванные улавливать многочисленных мух. Но недогадливые насекомые, в большинстве своем, почему-то предпочитали садиться на людей и продукты.

В чайной можно было встретить представителей практически всех слоев местного общества: тракториста в замазанной спецовке, кирзовых сапогах и кепке; какого-то весельчака с пышной шевелюрой и прилепившейся в углу рта цыгаркой; конторского служащего в соломенной шляпе и модных "плетенках"; Антиповну с внуком, жадно поедавшим кусок колбасы вместе с кожурой; маленького роста человека с глубокими морщинами на лбу и добрыми глазами, отзывавшегося на имя «Гриша-метр»; корреспондента районной газеты Дунюшкина с двумя фотоаппаратами на груди; продавца магазина "Культтовары", которого все величали не иначе, как Залман Израилевич; активиста-лектора с рыхлым блинообразным лицом, щеголявшего непонятными словечками вроде "резюмё" и "консепсия"; улыбчатого армейского старшину в сопровождении библиотекарши Тамары, надеявшейся выйти за него замуж; местного правдоискателя Наримана, почему-то мечтавшего закончить свой жизненный путь "у Ниагарского водопада"; худую и нервную учительницу в очках, разыскивающую по заданию месткома запойного физрука; ветерана труда Низмутдинова в потертом черном костюме и круглой тюбетейке, отсидевшего большой срок в сталинских лагерях "за незаконную адвокатскую деятельность"; лысоватого клубного комика Митковского, хитро поглядывавшего на буфетчицу своими, смотревшими в разные стороны, глазами и тихо распевавшего себе под нос куплеты "с подковыркой": "Продавщица вином торговала и тихонько водой разбавляла..."

Иногда здесь появлялись две-три неопределенного возраста женщины с измятыми и очень потертыми сумками черного цвета. Женщины эти, в отличие от мужчин, были очень тихими. Главная их задача заключалась в том, чтобы быстро и, главное, незаметно собрать пустую посуду, набить ею сумки и исчезнуть. На следующий день они, как ни в чем не бывало, сдавали посуду в этот же буфет, покупая на вырученные средства кое-какие продукты, не забывая при этом опрокинуть стаканчик дешевого красного вина.

В буфетной стойке, называемой посетителями "алтарем", живописно разместились образцы реализуемой продукции: поблекшие селедочно-капустные салаты, "коляски" полукопченой колбасы, консервированные крабы и килька, засиженные мухами кексы, развесное печенье "шакир-лука"³, два граненых стакана с ценниками на разливное вино («перцовка», «вермут»), бутылки с пивом («жигулевское», «рижское») и фруктовой водой («крюшон», «крем-сода»), популярные сигареты «Памир» и, менее востребованные, -"Дукат", папиросы "Беломорканал", "Байкал" и "Друг". Последние, в красивых коробочках с изображением морды овчарки, почти не покупались, по причине высокой цены, и находились на витринной полочке, скорее всего, для "ассортимента".

На стенке буфета висело меню, написанное «химическим» карандашом на листке, неровно вырванном из школьной тетради. Из текста можно было понять, что буфет (совместно со столовой) предлагал откушать: «катлету» с макаронами и огурцом, гуляш с картофельным пюре, гороховый суп, пшенную кашу, чай и «хлеб».

Колоритным элементом буфетного пространства была никогда не улыбавшаяся буфетчица Нина, величественно возвышавшаяся в центре "алтаря" в белой столовской куртке. Кроме внушительных размеров, она отличалась от своих коллег по торговому цеху, явственно проступавшими над верхней губой, черного цвета усиками. Мужская деталь ее внешности хорошо «коррелировала» с ее мощным и, одновременно, трескучим голосом.

Видно было, как клиенты буквально менялись на глазах под пристальным взглядом хозяйки буфета. Тот или иной покупатель, заказывая робким голосом понравившееся блюдо, при этом "не знал куда деваться". Нина еще больше напускала страху, громко (и не без вызова) восклицая: «Все?». Затем огрызком карандаша писала что-то непонятное на клочке серой бумаги, называемом «талоном». Клиент расплачивался, не глядя забирал сдачу и талон и со вздохом облегчения удалялся в следующую, более вместительную комнату, - столовую.

Здесь его встречали гораздо приветливей: представители одной из "самых гуманных профессий" понимали, что не всякий посетитель сможет спокойно переварить, изготовленные ими котлеты, супы, сваренные исключительно "на костях", давно лишившихся каких-либо признаков мяса.

Особой благожелательностью отличался повар "дядя Коля". Его знаменитая фраза "Вам с собой или в бумажку", при всей ее мудрености, очень нравилась начальству, то и дело захаживающему в чайную для того, чтобы чем-нибудь поживиться. В их глазах дядя Коля, человек небольшого роста, с носом "картошкой", веселый и угодливый, видимо, олицетворял идеал "хорошего" и, главное, понятливого "русского мужичка". Посетители могли видеть, как "руководящие товарищи" уносили "с собой" бумажные свертки с "филеечкой", но никто не видел, чтобы они при этом доставали кошельки. Из благодарности, начальники позволяли себе непродолжительное время поговорить с поваром "о том, о сем". Иногда они даже приглашали повара посетить какое-нибудь "мероприятие". Но он, прекрасно понимая фиктивность этого предложения, всегда отвечал: "Я не в том репертуаре", заливаясь счастливым смехом...

При всей своей внешней простоватости повар, по мнению односельчан, по своей сути был "жучилой". Но пройдя суровую школу воспитания в местах "не столь отдаленных", он стал более осторожным, покладистым и смирным, понявшим, что лучше отдать "часть", чем лишиться "всего". Однако никакие удары судьбы не смогли поколебать главного в характере дяди Коли - стремления делать деньги из ничего. Об этом недвусмысленно напоминал его, по тем временам, роскошный кирпичный дом. По вечерам повар, приняв приличную дозу спиртного, любил выйти на улицу и, скрестив руки на груди, продемонстрировать всем своим видом - "у кого дом лучше" и "кто умеет жить". В этот момент он, отнюдь, не производил впечатления простого русского мужичка. На односельчан смотрели светленькие, немножко размытые глаза, знающего себе цену человека. Утром, абсолютно трезвый, дядя Коля как всегда семенил на работу и снова превращался в добродушного, свойского человека. По дороге его приветствовал и стар и млад. В ответ слышалось: "Штраптопта" (что означало "Здравствуйте")...

Но вернемся к нашей буфетчице. Когда заканчивались тарелки, необходимые для реализации выставленной в "алтаре" продукции, Нина своим необычным голосом кричала: «Тарелык!», приводя в дрожь клиентов, случайно оказавшихся в этом заведении. До тех пор пока из столовой не появлялась груда свежевымытых тарелок, Нина не возобновляла работы, тем самым приучая официанток различать знаменитое «Тарелык!» от других звуков, наполнявших помещение чайной.

Несколько мягче Нина обращалась с постоянными клиентами, которые, не взирая на страдания близких, проматывали последние копейки в ее буфете. Иногда дело доходило до курьеза. Заказывая «двести грамм перцовки», такой клиент подчас не знал чем "заесть" спиртное - денег к концу пиршества оставалось крайне мало. Раздумывая вслух «чем же закусить?», один из "постоянных" произнес фразу, ставшей крылатой: «А закусить, Нина, дай мне двести грамм вермута». Такой пируэт объяснялся просто: "бочковой" вермут был гораздо дешевле, чем перцовка. К тому же, это вино нещадно разбавлялось на всем пути следования к потребителю и неизбежно теряло львиную долю крепости.

Завсегдатаями чайной были и водители грузовиков, регулярно останавливавшиеся около этого учреждения, чтобы перекусить. В темной, замасленной одежде, в приплюснутых фуражонках, с огромными ручищами, они не входили, а врывались в буфет и горящими глазами рассматривали содержимое "алтаря". Водители почти ничего не ели в столовой (видимо, зная истинную ценность местных разносолов), отдавая предпочтение полукопченой колбасе и консервам. На глазах у восхищенных зрителей они открывали последние... зубами. Какие же надо было иметь крепкие зубы! Буфетчица, воспринимая подобных клиентов как неизбежное зло, вместе с тем, не без удовольствия отмечала в разговоре с прикрепленной к буфету официанткой, что "верзилы", не в пример другим "мужикам", никогда не напоминали о "мелочи", причитавшейся им в качестве сдачи. Официантка, как всегда, поддакивала: "А как же, конешна!"

С уважением буфетчица относилась только к женщинам, имевшим такую же комплекцию, что и у нее. Этому критерию отвечали многие кондукторши пассажирских автобусов, приезжавшие из Казани. Заказывая обед, они произносили фразу, больше похожую на какой-то пароль, истинный смысл которого понимала только Нина: «Один талон, два каша, сдача ваша, талон наша». Постепенно они настолько подружились с буфетчицей, что стали подолгу обсуждать новости моды для полных, не взирая на весьма выразительные взгляды, бросаемые из "живой" очереди. Особенно цветисто изъяснялась одна из кондукторш - "на пузе гладко, сбоку складка, на ж...бант", при этом она смачно шлепала рукой по тем или иным частям своего большого тела.

Однако нинины проявления "либерализма" не распространялись на местных нарушителей, ею же установленной, дисциплины. Как-то раз, один из посетителей, набрав бутылочного пива, вина и закусок для нетерпеливо ожидавшей его компании, задержал на несколько минут оплату. Реакция "хозяйки" была стремительной. Демонстративно хлопнув крышкой стойки, она, не смотря на свои внушительные габариты, быстро пересекла пространство "зала", не говоря ни слова, собрала в охапку неоплаченную продукцию, сбила с ног пытавшегося преградить ей путь клиента, и вновь, как будто ничего не произошло, взгромоздилась на свое командное место. Мужская компания, настроившаяся было на приятное времяпровождение, растерянно молчала, а затем тихо удалилась на улицу, не решившись отстаивать права «потребителя». Тем более, рядом с чайной уже раздавались возбужденные голоса, предвещавшие более скромное, но менее опасное общение – с грузовой машины, с помощью увесистой доски, только что скатили на землю огромную бочку с «жигулевским».

"Женька-парикмахер" и другие

Низкорослая, с красным лицом, словоохотливая и постоянно улыбающаяся продавщица Галя внешне была полной противоположностью Нины-буфетчицы. С помощью окружившей ее стайки мужчин, она успела уже выбить пробку и лихо закрутить в бочку простенькое устройство для разлива «божественного» напитка. Правда, веселый и привлекательный вид пивной кружки недолго радовал тех, кто с таким рвением помогал разгружать неповоротливую бочку. Пока обладатели маленького счастья смаковали удовольствие и мирно беседовали друг с другом, белая пена успевала раствориться и галин обман обнаруживался во всей своей неприглядности - в кружке было слишком мало самого напитка.

Первыми возмутились "Женька-парикмахер" и его закадычный друг баянист Володька. Чувствуя себя единственными представителями интеллигенции, имевших право говорить от лица всего народа, они начали требовать возмещения "потерь" и даже сколачивать вокруг себя нечто вроде оппозиции. Но поддержал их только правдоискатель Нариман. Одетый в рубашку "с пальмами", с пивной кружкой в вытянутой руке, он готовился произнести свою любимую фразу - "Полнейшая деградация личности!"

Но многоопытная продавщица опередила его, обратившись к "общественному мнению", т.е. к тем, кто изнывал в очереди за своей порцией удовольствия. После этого сразу же послышались возмущенные голоса: "Володька, не будь мелочником!", "Женька, иди ты... в свою парикмахерскую!" Посрамленным "интеллигентам" ничего не оставалось делать, как быстро допить остатки пива, и молча отправиться восвояси.

Всего этого не мог видеть клиент, сбитый с ног буфетчицей. В то время, как его товарищи на улице вовсю угощались пивом, он долго и укоризненно смотрел на свою обидчицу, пытаясь тем самым «морально» воздействовать на нее. Но она не обращала на него никакого внимания, занимаясь свои обычным делом. Не выдержав, клиент подошел к стойке и произнес, видимо, долго вынашиваемую фразу: «Г… ты, Нина» и поспешно вышел на улицу.

В это время площадка перед чайной представляла зрелище, достойное кисти живописца. Буфет, пиво на разлив, мороженное, пирожки с ливером и повидлом собирали здесь множество народа⁴. Там и сям располагались деревенские телеги, велосипеды, мотоциклы с «калясками» и без, около которых сновали старушки, дети, старшие школьники... Участковый инспектор (заглаза называемый "Сашкой"⁵, а прилюдно - "товарищ младший лейтенант"), в мундире вечно облепленном какой-то соломой, отчаянный любитель горячительного, не знал отбоя от приглашений - выпить кружечку пива, стаканчик «винца» и даже съесть брикетик мороженного. Сельчане любили его за то, что он редко по своей инициативе применял к нарушителям общественного порядка, предусмотренные законом, санкции. Проводя профилактические мероприятия, он, как правило, говорил: "Ведь женщины же кругом, а ты..." После того, как всё, предложенное его почитателями, съедалось и выпивалось, он на своем синего цвета мотоцикле с надписью "милиция", не разбирая дороги, с ревом и треском срывался с места и уезжал, как он говорил, «на дело». Присутствующие при этом еще долго смотрели ему в след, пока Саша и его мотоцикл не превратились в маленькую точку, а затем и вовсе не растворились за горизонтом. Потягивая пиво, они мирно беседовали, находя все больше и больше достоинств в характере участкового, то и дело повторяя: "Все бы такие были..."

Среди любителей выпить пива на свежем воздухе выделялся мужчина лет сорока, которого все с уважением звали Сережа (или "Сергей Прокопьевич"). Говорил он мало, но со значением. Видно было, что он регулярно читал не только местную газету "Камская новь" (по-народному, "Камская муть"), но и центральные издания. Однако, все прочитанное у него трансформировалось в различные рифмованные присказки и прибаутки, очень нравившиеся публике. Вот и в этот раз его попросили исполнить что-нибудь "новенькое". "Водка - это алкоголь, так сказал Отто Гротеволь", "В папиросах - яд никотин, так сказал Хо-Ши-Мин", - продекламировал Сережа. Свои выступления он обязательно заканчивал тостами с "местным материалом", в котором угадывались начальственные персоны . "Выпьем без басранов - сказал товарищ Коновалов". Такого рода произведения приводили публику в неописуемый восторг и Сереже, кроме народной любви, всегда было гарантировано бесплатное угощение.

Однако атмосферу спокойного и приятного общения иногда нарушали женщины "навеселе", в возрасте "чуть-чуть за тридцать". В домашних условиях спокойные и рассудительные, здесь они вдруг начинали приплясывать и выкрикивать куплеты из какой-то вечной песни: "Оппа, оппа, Америка - Европа!" Затем, без всякого перехода, запевали грустную песню о "женской доле" - "Зачем была влюбляться, зачем была любить, ах лучше б не влюбляться, чем слезы горьки лить"...

В конце концов, силы и деньги угощавшихся иссякали, подвыпивших глав семейств уводили "хранительницы очага", женщины "навеселе" уходили сами, а продавцы начинали убирать свой нехитрый реквизит. Снова воцарялось спокойствие, прерываемое только шумом, проезжавших мимо машин. Лишь дети в лучах заходящего солнца продолжали еще какое-то время играть в фантики из оберток съеденного мороженного.

«Лева, бей, бей!»

Но площадка перед чайной нередко становилась ареной жутковатых событий. Так, несколько дней подряд жители наблюдали одну и ту же сцену. Огромного роста пьяный парень, несмотря на летнюю жару, одетого в мешковатое черное пальто и светлую фуражку, на глазах «публики» молча избивал (тоже сильно опьяневшую) чернявую, цыганского вида женщину – лет сорока пяти, не смотря на неестественную худобу, сохранившую кое-какие остатки былой красоты. Оказывается, это была его мать (по-простому, «Машка»), после очередного удара истерически вопившая: «Лева, бей, бей!». Но как только на ее лице появлялась кровь и в толпе слышались возгласы: «Левка, хватит тебе!», он мгновенно прекращал избиение и становился каким-то пришибленным. Мать же лежала в пыли, растирая по лицу кровавые слезы и что-то нечленораздельно бормоча. Затем сын поднимал ее на ноги, и они медленно уходили, провожаемые жалостливыми вздохами сердобольных женщин и лицемерными возгласами мужчин - "Левка, подлец", "Надо срочно вызывать Сашку-участкового". Но на следующий день сцена повторялась.

Из разговоров в толпе можно было узнать, что в прошлом Маша была вполне приличной женщиной. Удачно выйдя замуж за высокопоставленного местного начальника, она жила в просторном особняке и была домохозяйкой. Но после его смерти «пошла в распыл», т.е. стала нещадно пить, вести разгульную жизнь. В этом, вероятно, и заключалась разгадка того внешнего равнодушия, с каким собравшиеся наблюдали за избиением Маши. В народном сознании это ассоциировалось с «божьей карой», расплатой за сытную жизнь при муже-начальнике, последующий почти неприкрытый разврат...

Издевательства со стороны сына прекратились только после того, как Маша, попав под машину, стала инвалидом. Рассказывали, что когда Саша-участковый выпытывал у пострадавшей номер наехавшего на нее грузовика, Маша неожиданно быстро ответила - "двадцать пять двадцать". Однако, машину с таким номером разыскать не удалось. И только спустя какое-то время, все вдруг поняли, что сошедшая с ума Маша назвала не номер сбившего ее грузовика, а... стоимость бутылки самой дешевой водки...

Таня

Так уж повелось, что лучшие качества того или иного человека высвечиваются только после какой-то трагедии... Семья председателя столбищенского райисполкома постоянно находилась в центре общественного внимания. Сельчане ревниво фиксировали все: как одевались его жена и дети, где и как отдыхали, как питались и т.д. В распространяемых по этому поводу слухах, было много надуманного и несправедливого. (Например, почему-то всеобщую зависть и недоброжелательство вызвала покупка семьей председателя расцвеченного надувного плавательного матраца.)

Однако для неприязни были и реальные поводы. Например, жители не могли не видеть особого отношения к детям председателя в школе. Так, средний сын Вадим, пользуясь привилегированным положением, на виду у всех нещадно тащил из школы дефицитные по тем временам пилочки для лобзика. Пожилой и наученный горьким жизненным опытом учитель труда, конечно же, ничего не мог с ним сделать, но, чтобы соблюсти хотя бы какие-то приличия, монотонно повторял: "Вадик, экономнее..." Старший сын Виктор был весьма дерзким молодым человеком. Любимой его забавой была бешеная езда на отцовском "москвиче", приводившая в ужас прохожих. Учился он неважно, однако автоматически переходил из класса в класс.

Но десятилетняя дочь председателя - Таня - была как бы из другого мира. Всегда аккуратно причесанная, одетая в веселенькое платьице и сандалики - она олицетворяла собой детскую чистоту и обаяние. Видимо, она была любимицей в семье и переносила доброе к себе отношение на весь окружающий ее мир. И люди чувствовали это. Любое появление Тани на людях вызывало неподдельные восхищение и восторг. Ребенок отвечал тем же. Несмотря на запрет матери, Таня со смехом вырывалась из ее рук для того, чтобы поиграть со своими сверстницами в "вышибалы" или "скакалку".

Любили ее и в школе - за простоту, отзывчивость, приветливость и постоянную готовность помочь. Даже мальчишки, то и дело побивавшие других девочек, встретив веселый и лучистый взгляд Тани, оставляли эту затею на потом. Ведь Таня была, кроме всего прочего, постоянным участником детских игр, в том числе и весьма рискованных. Но, получив ссадины или ушибы, она, в отличие от других девочек, никогда не плакала. Однажды, во время купания в озере, Таня глубоко порезала ногу. Рваная рана, ручейки крови привели всех в ужас, но она, сильно побледнев, тихо сказала: "А, ничего, пройдет..." Ребята, взяв на руки отважную девочку, отнесли ее домой. Потом целую неделю они ходили узнавать о здоровье своей любимицы. После выздоровления многие сельчане, увидев Таню, спрашивали ее: "Ну как, не больно?"

Доброе отношение к дочери председателя со стороны простых людей несколько смягчало критику в адрес других членов семьи. Все понимали, что девочка много хорошего восприняла от своих родителей. Скорее всего, Таня с таким замечательным характером прожила бы хорошую и достойную жизнь... Но случилось несчастье.

Это произошло летом, в самом конце 50-х годов... По селу разнесся страшный по своей абсурдности слух - старший сын председателя райисполкома "Витька" застрелил из охотничьего ружья сестру Таню, и что его "уже разыскивает милиция". Первая реакция многих жителей - "не может быть, за что же можно лишить жизни такого ангела?" Однако, вскоре выяснилось, что убийство Тани - роковая случайность. Отец, страстный охотник, забыл почему-то разрядить ружье, которое "для красоты" постоянно висело в собранном виде на стене в самой большой комнате дома. Виктор, как всегда выбрав не самый лучший способ развлечения, в шутку навел его на маленькую Таню, прицелился,и, видимо, желая ее разыграть, нажал на курок, думая что ружье не заряжено. Прозвучал выстрел... Обезумев от вида окровавленной и странно затихшей Тани, он убежал из дома и несколько дней скрывался в лесу...

Впервые за всю историю села практически все его жители вышли на похороны - похороны девочки Тани. По щекам сельчан текли слезы, все искренне жалели девочку и ее родителей...

Много лет жители и гости села, посещая могилы усопших родных, обязательно приходили и к месту упокоения Тани, чтобы возложить цветы, просто постоять у аккуратно покрашенной оградки и взглянуть на фотографию, с которой смотрели лучистые глаза Тани: она и после смерти дарила людям свет своей чистой детской души.

Примечания

1. Ныне - Татарстан. Фамилии персонажей данных записок не называются (или приводятся в несколько измененном виде).
2. "ЧТЗ" - так в просторечье называли pабочую обувь с подошвой из автомобильных покpышек. Такими башмаками поначалу снабжали рабочих, а также учащихся ФЗУ при Челябинском тракторном заводе (ЧТЗ).
3. На самом деле - "шакер-лука".
4. Мороженное привозили из Казани в небольших, плотно закрывающихся деревянных контейнерах. Помимо обычных брикетов со сливочным и молочным, столбищенцев потчевали еще и «фруктовым» мороженным. Последнее стоило буквально копейки, но съесть его до конца было невозможно, т.к. оно состояло из одного сладкого льда, подкрашенного в темно-розовый цвет.
5. Не взирая на возраст и "должность", между собой сельчане всех называли просто - "Егорка", "Колька", "Галька" и т.д. Исключение, пожалуй, было сделано только для маленькой дочери председателя райисполкома - Тани.

©Загорский Андрей Иванович, 2015

Материал размещен с разрешения автора.

См. начало записок.