С именем русского историка Ивана Васильевича Лучицкого (1845-1918) связана целая эпоха в развитии мировой исторической науки. Родился он в 1845 году в Каменец-Подольске в семье учителя. В 1868 году окончил историко-филологический факультет Киевского университета, где преподавал с 1869 по 1908 годы. За это время он защитил магистерскую, затем докторскую диссертации, много работал в заграничных архивах.¹ Ранние исследования Ивана Васильевича посвящены истории религиозных войн во Франции XVI века: «Гуге­нотская аристократия и буржуазия на юге после Варфоломеевской ночи (СПб., 1870), «Феодальная аристократия и кальвинисты во Франции» (Киев, 1871), «Католическая лига и кальвинисты во Франции» (Киев, 1877). Позднейшие работы ученого посвящены, главным образом, аграрному вопросу и истории крестьянства накануне и в период Великой Французской революции.

В 1905 году И. В. Лучицкий редактировал газеты «Киевские отклики» и «Свободное право», участвовал в земских съездах, являлся членом Академического союза, принимал участие в основании партии кадетов, в которой был членом ЦК и киевского комитета. В 1917 году Иван Васильевич вышел из кадетской партии и примкнул к партии народных социалистов.

Работы И. В. Лучицкого по религиозным войнам во Франции XVI века были предметом исследования в отечественной историографии, хотя единого мнения о принадлежности историка к какому-то одному направлению русской историографии так и не сложилось. Дореволюционный исследователь Е. Н. Петров отмечал оригинальность трудов Лучицкого. Он констатировал, что они написаны на «непонятном языке», имея в виду при этом совершенно новую в русской исторической науке точку зрения историка на характер религиозных войн, в корне расходившейся с традиционной, сводившей войны второй половины XVI века во Франции к чисто религиозному фактору. Именно в этом Е. Н. Петров видел причину того, что труды И. В. Лучицкого «сравнительно мало вошли в оборот научной мысли», остались непереведенными на иностранные языки, мало нашли компетентных критиков и читателей⁴.

Весьма противоречивыми были отзывы о диссертациях Лучицкого со стороны профессора Казанского университета Н.А. Осокина (1843-1895) и К. К. Арсеньева (1837-1919). Первый отмечал «живость», добротность стиля и языка Лучицкого, его «мастерство в подборе фактов».⁵ Второй же критиковал Лучицкого за чрезмерную описательность, противоречивость языка и назвал его труды второстепенными. Вместе с тем, Арсеньев справедливо отметил тот факт, что И. В. Лучицкий преодолел в отдельных случаях описательность, которую сам же провозгласил своим принципом. В целом же критика Арсеньева малоубедительна. Так, например, он обвинил историка в том, что последний приписал монархомахам, якобы, несвойственные им реакционные черты.⁶ О работах И. В. Лучицкого по истории религиозных войн делали замечания и некоторые другие дореволюционные историки⁷.

С марксистских позиций труды Лучицкого были рассмотрены советскими историками. X. Б. Шустерман дает краткий обзор истории изучения проблемы религиозных войн во Франции в зарубежной дореволюционной историографии, что в свое время не сделал И. В. Лучицкий. Последний мотивировал это следующим образом: «Я не указываю в особом изложении на то, что было сделано историками в этой области, как потому, что нет в литературе труда, специально посвященного рассмотрению этого периода борьбы, так и потому, что считаю подобное изложение излишним балластом, увеличивающим книгу, но не придающим ей цены».⁸ X. Б. Шустерман делает вывод, что зарубежные историографы, в отличие от Лучицкого, не увидели за политической фразой и религиозной полемикой—классовой борьбы⁹.

Если X. Б. Шустерман дает обзор взглядов историков на характер религиозных войн во Франции, высказанных до И. В. Лучицкого, то другой советский историк - Б. Г. Вебер (1902-1984) - предпринял попытку обнаружить влияние этих взглядов на формирование концепции религиозных войн самого Лучицкого. Он считал, что историку присуще, так же как и его предшественникам-либералам, отрицательное отношение как к католикам, так и к протестантам. Лучицкий, по его мнению, противопоставлял обоюдному фанатизму католиков и протестантов идеи веротерпимости и свободы совести, изображал носителями этих идей Лопиталя, Генриха IV, Ришелье и других деятелей абсолютной монархии.

Б. Г. Вебер, опираясь на марксистское понимание Реформации, укорял Лучицкого в том, что он выбросил рациональное зерно из концепции Ж. Мишле, недооценив демократических и буржуазных тенденций исходного этапа Реформации во Франции. По мнению Б. Г. Вебера, историк идеализировал среднее сословие, преувеличивал его политические достижения в XVI веке во Франции. Автор статьи убежден, что Лучицкий ошибался, отождествляя одворянившуюся буржуазию со средним сословием, приписывая ему ее мощь. Особое неприятие Б. Г. Вебера вызвали рассуждения Лучицкого о «реакционности масс», «антинародном характере» «шаек» и «отрядов», «бродячих людей». По мнению данного историографа, Лучицкий отрицал творчество масс, их способность наполнять «старые формы новым содержанием», недооценивал их революционность, антифеодализм и вслед за Сисмонди преувеличивал косность и рутинерство народных масс¹⁰.

Б.Г. Могильницкий (1929-2014) главным недостатком трудов И. В. Лучицкого по религиозным войнам считал игнорирование им экономической подоплеки этих войн. По его мнению, Лучицкому было чуждо действительное понимание отношений между государством и общественными классами в антагонистическом обществе.¹¹

Все это говорит о том, что работы И. В. Лучицкого не нашли должного осмысления в отечественной историографии. Особенно неприемлемы, на наш взгляд, оценки и выводы советских исследователей. С одной стороны, видим стремление обнаружить в его трудах то, что сближало его с марксистским пониманием исторических событий (например, признание наличия классовой борьбы во французском обществе XVI века). В свое время, такой подход можно было квалифицировать даже как «защиту» Лучицкого от особо рьяных ортодоксов. Т. е. советские исследователи стремились показать, что в трудах «буржуазного» Лучицкого есть нечто «прогрессивное», отдаленно напоминавшее положения исторического материализма. С другой стороны, применение принципа «партийности» настолько искажало действительные достижения историка, что фактически перечеркивало научное значение его трудов по истории религиозных войн во Франции XVI века.

Причины слабой изученности указанных трудов И. В. Лучицкого имеют и объективные причины. С тех пор, как он опубликовал свои работы, никто еще не брался за подобное фундаментальное изучение религиозных войн во Франции. Это свидетельствует, в первую очередь, о значительности этих трудов. До сих пор никто основательно не изучил начальный этап французской Реформации и религиозных войн. И. В. Лучицкий заканчивает свое исследование 1580 годом, хотя войны продолжались почти до конца XVI века. Положение усугубляется общей недостаточной изученностью проблем, связанных с поздним средневековьем. Особенно это касается социальной борьбы крестьянства.

Достаточно вспомнить нашумевшую в свое время работу Б. Ф. Поршнева (1905-1972) «Феодализм и народные массы» (М., 1957). Она оказалась неудачной прежде всего в методологическом плане. Автор сделал неблагодарную попытку свести все сложные и разноплановые изменения периода позднего средневековья к проблеме классовой борьбы.¹² Это послужило почвой для вывода А. Д. Люблинской (1902-1980) о том, что вообще крестьянские движения изучены еще далеко недостаточно и, в сущности, их надо исследовать заново, на иной источниковой базе и с другой проблематикой. Крестьянские восстания XVI века исследованы столь недостаточно, что трудно определить - какое именно место занимает в них борьба с государством.¹³ Она же считала, что «в средневековых источниках крайне редки случаи, когда народные массы непосредственно выступают в том или ином аспекте своего исторического бытия».¹⁴

До сих пор удовлетворительно не решен вопрос о специфике абсолютной монархии. Тот факт, что в XVI веке во Франции уже существовал абсолютизм, так или иначе признавался в советской исторической науке.¹⁵ Считалось, что абсолютизм являлся политической надстройкой, присущей феодальному обществу на поздней стадии его развития¹⁶. Однако о природе абсолютизма, его специфике существовали самые разные точки зрения. Так, С. А. Покровский (1905-1973) считал, что субъективная задача абсолютизма заключалась в защите дворянства от буржуазии, но объективно своей деятельностью он выражал интересы буржуазии.¹⁷ А. Букштейн полагал, что абсолютизм выражал интересы только крупной буржуазии.¹⁸ С. Д. Сказкин (1890-1973) видел объективную функцию абсолютизма в защите дворянства, а субъективную — в защите буржуазии от дворянства. Позднее С. Д. Сказкин не акцентировал эти моменты в деятельности абсолютной монархии. В 1968 году он уже вообще не говорил о «сознательных» и «бессознательных» действиях абсолютной монархии. Он считал ее лавирующим органом между дворянством и экономически усиливающейся буржуазией. С другой стороны, С. Д. Сказкин выступил против утверждения итальянского историка Виванти о том, что абсолютизм был подчинен «блоку социального равновесия» (буржуазия и дворянство). По мнению советского историка, напротив, между буржуазией и дворянством не было равновесия, а шла ожесточенная борьба, что, однако, не мешало им объединяться между собой против крестьянства и "предпролетариата". С. Д. Сказкин называл борьбу между дворянством и буржуазией в ту эпоху не борьбой, а соперничеством.¹⁹

А. И. Чистозвонов (1914-1998) же вообще считал борьбу дворянства и буржуазии категорией последующего развития, а не периода генезиса абсолютизма. Он указывал на экономические причины образования абсолютизма.²⁰ З. В. Мосина полагала, что абсолютизм не являлся «прямым господством дворянства», так как он опирался то на дворянство, то на буржуазию.²¹ А. В. Черепнин (1899-1977) утверждал, что для абсолютизма равновесие сил между буржуазией и дворянством не является обязательным признаком для всех стран.²² А. Я. Аврех (1915-1988) высказал гипотезу, суть которой в том, что абсолютизм опирался... на крестьянство.²³ С. О. Шмидт (1922-2013) полагал, что абсолютизм вообще никогда не был полностью независимым, так как выражал волю господствующего класса.²⁴ Как бы подводя итоги этой дискуссии, О. Л. Вайнштейн (1894-1980) пришел к выводу, что «универсальной концепции абсолютизма создать невозможно» и что нужно подходить к этому явлению строго исторически.²⁵

Необходимо учитывать и общее состояние советской исторической науки, в которой наряду со значительными успехами, все же господствовали догматизм и боязнь обобщений. Все это не могло не сказаться на исследовании научного наследия И. В. Лучицкого.

В связи с этим, возникает необходимость заново обратиться к изучению трудов выдающегося русского историка, в том числе и по истории религиозных войн во Франции XVI века. Особенно это касается таких вопросов, как предпосылки религиозных войн, процесс образования централизованного аппарата королевской власти, политика складывающегося абсолютизма периода религиозных войн, специфика районов Франции XVI века, идеология и социальная психология отдельных групп населения Франции периода войн, экономические вопросы и социально-экономическая мотивировка поведения социальных группировок во время войн в трактовке И. В. Лучицкого.

I. Предпосылки религиозных войн

1.1. XVI век и общее состояние феодальной Франции.

В свое время И. В. Лучицкий дал очень интересную характеристику XVI в. Он писал: «XVI столетие принадлежит к наиболее оригинальным столетиям европейской истории. Представьте себе город, наполовину разрушенный, наполовину состоящий из ветхих, покривившихся и ободранных зданий, в которых по привычке, рутине живет масса людей, не сознающих совсем или же в большинстве смутно сознающих потребность нового здания...». Но люди, строящие «с величайшей энергией новые дома», строят их «на старом фундаменте полуразрушенного дома. В одном месте употреблен в дело весь старый материал, и зданию придана только какая-либо оригинальная форма; в другом—идет попытка расчистить место от старого здания и выстроить новое по новому образцу из нового материла. Повсюду разбросал строительный материал, повсюду царит полнейший хаос, в котором часто нет возможности разобраться, повсюду кипит жизнь, идет ожесточенная борьба за места, за право владения, распоряжения, за планы постройки города и зданий. Это — картина всего века». Но «масса живет еще по-старому. Багаж прошедшего, отживших воззрений, мнений и теорий почти целиком перенесен в XVI век и все еще прочно держится в умах, составляет главное содержание жизни, вне которой представляется невозможным и немыслимым существование. Но того единства, той целостности миросозерцания, которое царило всецело в средние века, уже больше не существует. XIV и XV века недаром прошли над Европой. Они привели за собой полную дезорганизацию, сильнейшее разложение всего средневекового строя, основанного на католицизме и всего созерцания господствовавшего некогда». XVI век — апогей этого движения. Разложение единства миросозерцания ведет уже и к практическому разъединению Европы — весь почти Север отпадает от папства.

Историк подчеркивает, что одна кабинетная деятельность была не мыслима. Более того он заявлял, что каждый, выступивший на арену с новым словом, новым учением, обязательно становился в ряды бойцов, несших на себе «всю ответственность и всю тяжесть последствий борьбы».²⁶

В такой образной форме И. В. Лучицкий выразил свое понимание общей картины XVI века — века разложения феодализма. С другой стороны, историк в такой необычной форме фактически сформулировал существо любой переломной эпохи.

Отводя XVI веку большое значение в процессе ломки старого строя, он относит начало этого процесса к XIV веку, связывая его с появлением «индустриального элемента», развитие которого, по его мнению, остановить было нельзя. «В истории развития этого элемента, — писал И. В. Лучицкий, — ключ к правильному пониманию событий нового времени, почва, на которой с наибольшим удобством может быть построена действительная теория нового времени».²⁷ С «индустриальным элементом» историк связывав развитие капиталистических отношений. Он видел трудности этого развития. «Рядом и главным образом в XVI веке,—раздаются все более энергичные жалобы ремесленников на возрастающую конкуренцию, жалобы, приводящие к внутренней борьбе цехов, к изданию мер, подавляющих эту конкуренцию, к усилению запрещений относительно занятий ремеслами в деревнях и т. п.".²⁸ Говоря о неизбежности развития промышленности, торговли, историк отмечает, что в результате их развития «множились пролетарии города».²⁹

Не мог пройти Лучицкий мимо такого характерного для того времени явления как «революция цен». Он писал, что цена золота из-за его наплыва из Америки упала на 20% и что фактический доход французского государства, равнявшийся в 1560 году 180 млн. ливров, упал в 1574 году до 150 млн. ливров.³⁰ Кстати, советский историк И. В. Завьялова отмечала, что покупательная способность денежной единицы быстро падала несмотря на попытки короля укрепить монетную систему Франции. После 1572 года наблюдался катастрофический рост цен.³¹ Ее коллега В. Е. Мотылев также считал, что от притока драгоценных металлов в Европу цены во Франции XVI века повысились примерно в 2,5 раза. Таким образом, уже в магистерской диссертации И. В. Лучицкий подметил гибельные последствия «революции цен».

Правда, было бы ошибкой утверждать, что Лучицкий в период работы над проблемой религиозных войн в достаточной мере использовал факты из экономической истории Франции. Но причина этого не в том, что он вообще игнорировал экономический фактор в истории и, в частности, по отношению к XVI веку (как ошибочно считал Б. Г. Могильницкий³³). Напротив, историк сетовал, что мало нашел документов, которые бы «осветили историю провинциальной жизни, экономический быт народа, отношений между сословиями и т. д.»³⁴ Именно в этом признании нужно искать одну из главных причин того, что экономические вопросы истории религиозных войн остались без специального и детального рассмотрения. Но это не дает права говорить о том, что историк не пытался дать характеристику предпосылок этих войн или то, что он излагает — малоценно.

Особенно вызывает возражения тезис Б. Г. Могильницкого о том, что Лучицкий не ставил вопроса об экономических мотивах поведения различных политических сил в этот период.³⁵ Историк не только признавал влияние революции цен в XVI веке на состояние государственных финансов, но также часто говорил о торговле городов, приводил цифровые данные, характеризующие экономическое состояние страны, касался вопроса заработной платы и влияния его на взаимоотношения между буржуазией и рабочими, указывал на стачки «придавленного рабочего класса», его экономическую борьбу с буржуазией.³⁶

Все это дает основание утверждать, что уже в ранний период своей научной деятельности Лучицкий признавал значение экономического фактора в истории, в том числе и в характеристике мотивов поведения различных политических сил. Этот вывод подтверждается более поздними высказываниями историка. Так, он замечал, что «история не есть только изложение внешних политических событий, истории войн и брачных союзов, а история учреждений и сословий и сословных отношений, и умственной и экономической, и общественной жизни народа».³⁷

В. Г. Могильницкий склонен приписывать И. В. Лучицкому игнорирование специфики районов Франции XVI века,³⁸ что совершенно не соответствует истинным взглядам историка. Лучицкий писал, что до XVI века Франция представляла из себя внешнее объединение отдельных провинций. Попытки королевской власти изменить существующее положение наталкивались на сильное сопротивление. Провинции присоединялись на условиях, которые обеспечивали им прежнюю независимость. Многие из них имели свое управление (Лангедок, Нормандия, Дофинэ, Бретань и др.)³⁹. Жители провинций избирали провинциальные штаты, без которых король не имел права увеличивать и взимать налоги.⁴⁰ Судебные дела велись в отдельных учреждениях или парламентах, которые не подчинялись Парижскому парламенту.⁴¹ Между провинциями не существовало крепких связей, скорее они были разобщены.⁴² В этом отношении немалую роль играло различие форм права: на Юге применялся свод законов Юстиниана, на Севере — обычное право. Это было большим препятствием на пути подлинного объединения Франции.⁴³ А. Д. Люблинская писала по этому поводу: «Вообще при абсолютизме централизация достигла только известного уровня, достаточного для данного периода, но в целом довольно низкого». Этим и объяснялась длительность сопротивления феодальных элементов, т. е. всего, что представляло собой компоненты старой феодальной структуры.⁴⁴

Следствием такой изолированности явилось резкое различие в ценах на продукты в провинциях Франции. Лучицкий отмечал застойность общественных отношений в Пикардии. Именно поэтому Гизам удалось вызвать здесь оппозиционное движение.⁴⁵ С другой стороны, историк указывал на независимость и вольнолюбивость населения Пуатье. Характер муниципального строя городов запада Франции был установлен хартией Элеоноры в 1119 году и отличался от строя северных городов. Муниципальная власть здесь была представлена коллегией, состоявшей из 100 человек: мэра, 12 эшевенов, 12 присяжных, избираемых на год и 75 буржуа. В Пуатье мэра избирала коллегия, а не король, как в Ла Рошели, где заранее готовили кандидатов на пост мэра и король утверждал того или другого. В Пуатье же мэр получил право занимать свою должность без утверждения короля. До издания Муленского ордонанса мэру принадлежало право суда во всех гражданских и уголовных делах. Финансы, меры безопасности и защиты обсуждались в полном собрании Ста, которое собиралось ежемесячно. Дофинэ была присоединена в 1349 году и сохранила свои вольности особым трактатом. И в XVI веке эта хартия соблюдалась королями и провинция пользовалась широкими правами управления. Во главе провинции стоял губернатор—наместник короля, но права его были сильно ограничены. Он не пользовался правами помилования, раздачи должностей, «опубликования своего имени рядом с постановлениями парламента». Власть находилась в руках парламента и местных штатов. В судебных решениях парламента губернатор участвовал на правах равного со всеми членами. «Финансы, административные дела, судебные—решались собранием». Особое положение занимал Париж—столица Франции. Историк приводит сведения Ж. Бодена, который обнаружил в деятельности штатов в Блуа 1576—1577 г.г. противоречия между столицей и провинциями. Революционность жe жителей Парижа всегда была выше, чем в провинциях.⁴⁶

Лучицкий, анализируя состояние французского государственного аппарата, подчеркивал значительную его развитость. Он был своего рода «примером» для других стран (например, Испании и Нидерландов). Во Франции движение к созданию государства началось раньше, чем в остальных странах Европы. Три столетия здесь шла работа над созданием централизации, работа вполне оригинальная и самостоятельная. Благодаря этому уже в середине XVI века Франция представляла собой в значительной мере сложившееся государство с дифференцированными органами центрального управления, с резко выраженными «задатками всепоглощающей централизации".⁴⁷ Историк сделал попытку вскрыть сам механизм формирования централизованного аппарата власти. Начался этот процесс с «отделения органов управления от личности короля» и «прикрепления их к одному месту», установления постоянства и непрерывности их деятельности. Их новое свойство—коллегиальность. Далее шел процесс разграничения компетенций каждого органа управления, к установления почти полной их независимости друг от друга. Этот процесс, по мнению И. В. Лучицкого, начался еще в XIV веке при Филиппе Смелом. Ссылаясь на Витри, историк считал, что особо рельефно успехи централизации проявились в счетной палате, которая была даже сильнее, чем парламент, так как заведывала финансами и их контролем.⁴⁸ Советский историк В. Ф. Семенов указывал, что эти центральные органы соответствовали будущим главным министерствам: внутренних дел, финансов, юстиции, иностранных дел и т. д.⁴⁹ Французский историк Мунье выступил в свое время в печати с так называемой теорией четырех стадий развития абсолютизма (с возникновения и до упадка). Причем сведения об устройстве и эволюции центральной королевской власти XV—XVI веков почти полностью совпадают с трактовкой И. В. Лучицкого.⁵⁰

Историк признавал прогрессивную роль абсолютизма. Вместе с тем, он видел все его пороки. Он писал, что казну обкрадывали, около 1/3 ежегодного сбора оставалась в руках откупщиков, а такие личности как Монморанси принимали государственную казну за свою собственную. Но король и сам много тратил на свои личные нужды, оставлял армию без жалования. Много средств шло на постройку замков. При королевском дворе начали играть все большую роль случайные люди. Накануне религиозных войн на короля влияли: семейство Гизов, Монморанси, С. Андре, куртизанка Диана Пуатье. Все это, в конечном счете, приводило к увеличению государственных налогов — основной статьи доходов государства, ибо запросы короля и придворной

Читать далее...

©Кузеванов Леонид Иванович, кандидат исторических наук, доцент, 2015-2023